Тайная жизнь

Маленькие детали, но шедевральные! Лично меня ровно на этих эпизодах прорвало — слезы потекли рекой и не останавливалсь уже до финала.

При всех противоречиях и крайностях своей религиозной подосновы, для меня она стала самым сильным на этом фестивале художественным высказыванием о противоестественности войны, которую Бог по странному недосмотру допускает и которой попустительствует.

«Тайная жизнь» явно ознаменовала собой новый этап в творчестве Терренса Малика, который, к счастью, не готов пока уходить на пенсию.

Визуальный ряд фильма отлично дополняет восхитительная музыка Джеймса Ньютона Ховарда.

В отличие, скажем, от Бергмана, в фильмах которого вопрошание было фатально обращено в пустые небеса, у Малика оно всегда предполагает (пусть и не слышимый извне) ответ.

В фильме нет охватившего мир во второй половине XX века атеистического экзистенциализма и абсурдизма в духе произведений Камю или «Приговора» Кафки. Зато есть «экзистенциализм» Достоевского, Кьеркегора и Бердяева, их понимание свободы и разума как условий порока, но вместе с тем и причин спасения и высшего блага.

Малик косвенно признал ошибки «чистого» экспериментаторства (формализма?), впервые со времён упомянутого каннского триумфа отказавшись от съёмок фактически без сценария – оттолкнувшись от твёрдой драматургической основы.

Буквально все художественные решения настораживают и восхищают своей нетипичностью. Актеры, по преимуществу, немцы, говорят в кадре по-английски — ведь это универсальная, а не локальная история, — и только лицемеры и палачи изъясняются здесь на немецком, который остается непереведенным.

Лавируя между кинопоэмой и экранизацией молитвы, Малик впервые за долгое время работает со стопроцентно своим материалом: закадровый голос, тактильность, увлеченность природой и стихиями помогают показать идеализированную жизнь Егерштеттера без излишней демонизации Третьего рейха.

«Тайная жизнь» отвечает на один из самых главных вопросов человеческого существования: чем вера отличается от религии. Франц Егерштеттер, причисленный после смерти к лику святых, воистину верующий человек. Религия же лишь искусственная надстройка.

Фильм, конечно, не столько о Франце Егерштеттере и его тихом подвиге, сколько обо всём том, что Терренс Малик всё это время хочет нам сказать.

Где-то там, параллельно с одиночным сопротивлением Франца Егерштеттера, свою правду разными способами отстаивают тысячи – выбор есть всегда. Малику, режиссеру-отшельнику, в этот раз оказывается ближе такая, и как наиболее подходящая его авторскому стилю, и как наиболее, надо думать, актуальная.

Суть ее в том, что, будучи идеальным человеком, от зла все равно не спастись. Зато внутреннюю свободу никто у тебя не отнимет. Свободу незримую и непреложную, как природа, в чьем лоне рождается и умирает человек.

Малик снимает философскую притчу о вечной борьбе добра и зла, в которой добро — по капле — но побеждает.

Это фильм о Терренсе Малике, человеке, в подписи к имени которого «режиссер» приросло к «затворник». Он не ездит в Канны, он исчез на 20 лет и никому ничего не сказал, в свет не выходит, живет в Техасе и, видимо, изучает там мир во всей его великолепной красоте.

Малик рассказывает историю двух людей, для которых слабость была неприемлема вообще. Любовь которых была по‑библейски безусловной, но при этом показана по‑человечески достоверно.

Режиссер снова и снова складывает куски культурной западной матрицы, чтобы выложить из них слово «вечность», напоминая, что в природе – согласно чьему-то замыслу или по причине некоторого естественного цикла – все сменяемо, а изуродованная почва способна снова дать плоды.

Малик, таким образом, снял версию жития святого в пасторальной, красочной, трансовой манере. Но эта простая мысль, поданная в такой сложной обертке, вгоняет больше в тоску, чем в катарсис.