Древо жизни

Человек сделал необыкновенно красивый фильм с бесконечно голубым небом, ярко зеленой лужайкой перед домом, строгим отцом и парящей иногда в воздухе матерью. Наверное, «Древо жизни» можно назвать моделью мироздания, но это такая же излишняя информация, как аннотации к Библии.

Да, это, возможно, не самый совершенный фильм одного из лучших современных режиссеров. Но наиболее личный (отчасти автобиографический) и наиболее настоящий – хотя бы в том смысле, что после него вдруг осознаешь, сколько раз в день сам обращаешься с бессмысленными вопросами к воображаемому богу и с кем и о чем при этом разговариваешь на самом деле. Мифологических, литературных, религиозных и философских подкладок у «Древа жизни» столько, что не сосчитать. И сводить фильм к одной какой-нибудь идее, будь то идея о бессмертии души, о времени как пространстве, о конце света и переходе в другое измерение или об устройстве человеческой памяти, значит лишить себя редкого удовольствия пережить в кино личный опыт сотворения вечно существующего и вечно распадающегося мира из подручных средств – оговорок, намеков, воспоминаний, канала Discovery, книжки «Мифология для самых маленьких», травы и веток, неправильно запомненной молитвы.

Режиссер попытался выразить самое главное, и в этом заложена личностная формулировка. Это обобщение, но сделано оно не из претензии на его универсальность, а чтобы отразить мироощущение на самом мистическом и, если угодно, самом банальном уровне. Все, как ни трактуй, очевидно. Подсолнухи, обращенные к Солнцу, - это человечество, в котором отразился Бог. Тот Бог, что на протяжении картины солнечными бликами настойчиво стучится в объектив камеры и находит свое отражение в искусстве. Кино все чаще и чаще стремится проникнуть в тайну человека и мироустройства, и, на мой взгляд, победа Малика на Каннском кинофестивале вслед за Апитчатпоном Вирасетакуном выглядит очень даже логично.

В своей пятой полнометражной картине Терренс Малик проделал во многом ту же работу, какую Тарковский проделал в «Зеркале». Однако гениальный иллинойсец пошел в известном отношении значительно дальше, развернув формирующую юность героя в сердцевине юности всего творения, на фоне генезиса мира и грядущего исполнения его судеб. Почти все время, за исключением лишь небольшого числа сцен, камера великого оператора Эммануэля Любецки смотрит снизу вверх, на величественные ландшафты деревьев, небоскребов и человеческих фигур, и такой основополагающий ракурс не случаен: это позиция молитвенного предстояния, благоговения перед сущим – благоговения, которое выступает началом всякой любви. Началом симфонии мира, человека и Бога, звучащей языком слов, жестов и рождений, языком Моцарта, Малера и Збигнева Прейснера.

Идите. Ничего не спрашивайте, просто вставайте, собирайтесь и идите на «Древо жизни». Это не просто кино — это Событие; и вовсе не потому, что именно этому фильму в этом году досталась «Золотая пальмовая ветвь» на главном кинофестивале мира. Просто с точки зрения опыта, визуального и прочего переживания, такое на наших больших экранах появится ещё не скоро. Если вообще появится. У «Древа жизни» такой эпический замах, что режиссер попроще не осилил бы и половины поставленных здесь целей. Процентов на восемьдесят «Древо жизни» — без дураков уникальное кинематографическое переживание, ради которого стоит пережить и многозначительный закадровый шепот, и торжественную «Лакримозу», и говорящих по мобильнику соседей тоже. Делайте выводы.

«Древо» — это эпос космического масштаба, действие которого большую часть времени ограничено кухней и лужайкой перед домом. Впрочем, пускаться здесь в комплименты прикладным маликовским талантам или рассказывать, что оператор Любецкий может проехать камерой по траве так, что потом пять минут захлебываешься слезами, — несколько снизить заданный автором уровень дискуссии. «Древо» в каком-то смысле очень банальный фильм, поскольку сообщает то, что и так знает более-менее каждый (кроме разве что ученого Докинза и штатных сотрудников патриархии). Мир устроен просто, красиво и достаточно грустно. Бог, кажется, есть, трава зеленая. Рецензировать это — как рецензировать небо над головой. Впрочем, почему нет: посмотрите на небо, оно интересное.

«Древо жизни» очень сложно назвать фильмом в привычном понимании этого слова. Это опера, ода, поэзия, крик души, фотоальбом в конце концов, да что угодно, но только не фильм. Поэтому нельзя подходить к нему с мерилом, через которое мы пропускаем привычные для нас киноработы. Представьте себе ситуацию, когда сюжет, диалоги не несут в себе самую важную часть смысловой нагрузки, а все передается только с помощью картинки, которую мы видим на экране. Это тот самый случай, с которым мы столкнулись в «Древе жизни». Вы можете возразить, сказав, что сюжет был. Но он не получился чем-то самодостаточным, а был лишь орудием в руках режиссера, которое он использовал не по назначению.

В основе сюжета «Древа жизни», в сущности, извечный вопрос, который автор задает с первых же кадров картины: есть два пути, по которому может пойти человек, - путь человеческой природы (самолюбия, угождения своим страстям, бренному телу) и путь божественной благодати (терпения, прощения, самопожертвования, любви к ближнему). «Древо жизни», конечно, намного интереснее бы смотрелось в стереоформате. Все эти убаюкивающие путешествия в глубины вселенной и человеческой души были бы еще более великолепны в трехмерном исполнении. Но такое решение, безусловно, увеличило бы и бюджет. Тем не менее, картина все же имеет неплохие шансы угодить поклонникам вялотекущего кино, в котором каждый кадр – художественная фотография. Когда, глядя на экран, не анализируешь, не пытаешься отыскать конфликт, а просто созерцаешь, тренируя эстетическое восприятие. «Древо жизни», безусловно, заслуживает высокой оценки, хотя, возможно, и не столь высокой, как Золотая пальмовая ветвь. Картина бы только выиграла, если бы режиссер не захотел вместить в нее так много. Визуальное богатство, как и всякое другое, хорошо в меру.

В начале картины женский голос — матери героя — говорит, что прожить жизнь можно двумя способами: согласно природе и согласно благодати. Первый путь — простой, по течению, второй — трудный, по любви. "Только если любишь, жизнь не промелькнет мимо", — говорит голос. Картина так и устроена, между этими двумя способами: земным и нездешним, мгновенным и вечным. "Древо жизни" — бесконечно красивый, печальный, невероятно нежный фильм о, страшно сказать, жизни, времени, памяти, хрупкой реальности и любви, которая задерживается в ладони, когда все остальное утекает между пальцами. Но картине этой страшно вредит замах.

«Древо жизни», будучи по сути религиозным произведением, важно как раз тем, что показывает: кино может быть инструментом познания мира. Обратной стороной этой основательности является предельная серьезность и напыщенность формы: тем, кто родился в стандартной брежневской многоэтажке, а учился в стандартной советской школе, настроение режиссера в полной мере прочувствовать будет сложно. С другой стороны, как объясняли в той самой советской школе, любое произведение искусства требует от реципиента какой-никакой работы. Уж чем-чем, а ею бывший профессор философии Терренс Малик обеспечил своих зрителей сполна.

Нет, Малик прекрасно работает с актёрами в кадре, формирует конфликты одним движением брови, даже морализаторствует он не занудно, как тот же Ханеке, но конфликты же надо как-то разрешать, правда? А разрешение в фильме у всех конфликтов одно — герои помре и встретилися в лучшем мире, где Бог и все ходят по колено в прибое. Самый живой и ненатужный эпизод в фильме — когда компьютерный велоцераптор торжественно оставляет в покое другую компьютерную зверушку. Ну, и запуск лягушки в космос тоже добавляет объёма картине. Лучше бы уж ответ на искомый вопрос был, как в классике, 42. Хотя, за это не дадут пальмовых веток.