Грозовой перевал

Если классические экранизации предпочитали парить над вересковыми пустошами, пытаясь зафиксировать неброскую красоту пейзажа как романтический образ, то последовательница сердитых британских соцреалистов Арнольд, наоборот, резко пикирует на землю, как юный натуралист, отправившийся в поле с увеличительным стеклом. Красота — в птичьих косточках, лошадиных глазах, складках на платье и волосах, истерично бьющихся на ветру. В расфокусе и простоте стираются любые границы, включая границы тела и пространства.

От неторопливого романа в фильме осталась только самая конструктивная часть — от прихода героя в дом до его расставания с любимой. Но Арнольд бесцеремонно купировала не только бесконечную историю недолюбви Хитклиффа и Кэти — она радикально минимизировала диалоги. Персонажи не говорят — они смотрят, чувствуют и действуют, и это работает на реализм истории — наша жизнь, согласитесь, не очень похожа на сложную разговорную пьесу.

Поистине в этом брутальном и мятежном "Грозовом перевале" сверкают молнии судьбы, и кто скажет, что эта трактовка далека от романтического мира Шарлотты Бронте? Возбуждающая сила этого мира — в том, что он уводит читателя в мифологический космос, но в то же время заставляет чувствовать под ногами твердь схваченной морозом земли, слышать шум ветра в мрачных вересковых пустошах, лай собак, свист бури, рвущейся в окно. Арнольд отказалась от традиционной в таких случай "романтической" музыки и сполна воспользовалась возможностями кинематографа, чтобы перевести прозу в разряд поэзии.

Арнольд осталась в рамках пусть и неправильной, но отнюдь не новой интерпретации. Сменив не слишком понятный сейчас мотив социального неравенства на куда более очевидный расовый, она смогла прибавить «Грозовому перевалу» (в котором и так-то можно найти что угодно, вплоть до фрейдистских мотивов) актуальности, столь ценимой в мире современного артхауса: избивая названного брата, Хидли называет его словом «ниггер», и его ненависть оказывается порождением не только ревности, но и ксенофобии.

Главное здесь — скрупулезное внимание к деталям: потрескавшиеся губы крупным планом, грязь под ногтями, стрекот сверчков и осыпавшаяся штукатурка. Ее камера дрожит, симулируя рассредоточенность хитклиффовского взгляда, прячется во тьме и постоянно отвлекается — вдруг фокусируясь, стоит герою приблизиться к такому недоступному объекту желания. Желания столь сильного и столь телесного, что от его мощи буквально мрет все вокруг — и звери, и, в конечном счете, люди. А это уже наблюдение, которое составило бы славу далеко не только литературе для интеллигентных барышень.

Вся эта активная, напористая и грубая образность вполне передает истерическую атмосферу романа Эмили Бронте, а, скажем, ключевая любовная сцена, в которой Хитклиф еще подростком обмазывает лицо Кэти грязью, в общем-то довольно верно отражает суровый стиль отношений между этими роковыми влюбленными, разделенными как непреодолимыми социальными барьерами, так и собственным тяжелым характером.

Полностью и с нарочито садистской грубостью ампутировав всю психологию и всю готическую сюжетику романа, Арнольд передает зрителю ад любви как хаос визуально-тактильных ощущений. Герои носятся по вересковым полям и торфяным болотам Северного Йоркшира, измазанные грязью и размазывая ее друг другу по лицу. Ветер топорщит мешковатые юбки, то и дело обнажая под ними грубые шерстяные чулки. В кадре постоянно кого-то режут, потрошат и ощипывают: гуси, зайцы и барашки на глазах превращаются в промежуточные продукты всеобщего домашнего мясокомбината.

Андреа Арнольд можно обвинить во многих грехах кинематографиста. В частности, в том, что она просто выбросила из своей экранизации важнейшую вторую часть произведения, дающую ответы о причинах рефлексии главных героев, о мотивах, заставляющих их поступать именно так, а не иначе. В итоге получается дикая подмена понятий, чувственность уступает место жестокости, полёт разума - звериным инстинктам.

Экранизация легендарного загадочного романа Эмили Бронте с «оригинальным» прочтением классического текста. Вероятно, худшее воплощение на экране литературного произведения в новейшей истории кинематографа.