Разомкнутые объятия

Трагическая любовь, одиночество, безжалостная судьба, коварство богатых и безрассудство влюбленных, все действительно как в телесериале, но с одной поправкой — без той фальши и пошлости, которая свойственна мылу. Замечательная Пенелопа Крус, уже в четвертый раз играющая у Альмодовара, успешно изображает скверную, не умеющую играть актрису — это, на секундочку, большое искусство. Отличный «фильм в фильме» в финале — перемонтированные таки «Девушки и чемоданы», привет режиссеру от себя самого. Ну и фраза в конце о том, что фильмы надо заканчивать — даже вслепую. Заканчивать и снова продолжать, рассказывая истории для тех, кто не видит, и читая по губам тем, кто не слышит.

Пяток сюжетных линий вцепляются друг в друга, как дерущиеся коты, любовная драма стучит каблуками, гремит костями детективная интрига, на мелодраму накладывает нуар, а под занавес салютует комедия — сцена из "Девушек из чемоданов". Два часа, а это самый длинный фильм режиссера, прикрывший глаза Альмодовар вдумчиво все сделает так, чтобы зал боялся даже моргнуть. А вы попробуйте отвести взгляд от Пенелопы, карамельных интерьеров, париков цвета платиновый блонд, черных пляжей острова Лансароте, красныx платьев, красных туфель, красной, наконец, машины, на которой герои Альмодовара ездят еще со времен "Свяжи меня". И да, мы не знаем, как, но во время просмотра духота московских кинозалов вдруг начинает пахнуть морем.

Вероятно, все встало бы на свои места, снабди режиссер фильм тарантиновской ухмылкой, напичкай картину искупительным сарказмом. Сказать, что его тут нет, значит соврать, ведь «Девушки и чемоданы» — узнаваемая самопародия на «Женщин на грани нервного срыва». Однако в остальном, как любое признание, «Разомкнутые объятия» скорее печален, нежели весел. А потому вслед фильму несутся и вовсе гротескные претензии в отсутствии старого доброго альмодоваровского паноптикума с трансвеститами. Но в этом вакууме, в который волей-неволей угодила картина, становится как никогда заметным один очевидный факт: кино Альмодовара никогда не устареет, оно существует вне времени и вне тенденций.

Педро Альмодовар превзошел самого себя, взявшись снимать фильмы с повышенным уровнем сложности. Постоянство в способе воплощения, в таком случае, - признак мастерства. При этом подобные режиссерские «сальто мортале» не оставляют места для излишних эмоций. Возможно, именно поэтому герои «Разомкнутых объятий» остаются спокойными, несмотря на драматизм сюжета и нуарный оттенок новой работы Альмодовара. Излюбленным фарсу и иронии режиссер предпочел демонстрацию стоического переживания всех ударов судьбы. Он выжал из Пенелопы Крус слезинку, скатившуюся на ярко-красные помидоры, выдал миру скупое, но увесистое: «Кино должно иметь конец – даже если оно делается вслепую» и за сим раскланялся. До новых «старых» встреч.

Все очень сложно, но если искренне любить Альмодовара (тут куча цитат из классики из самого себя), то потихоньку затягивает: на наших глазах Альмодовар из истеричного эксцентрика превращается в Дугласа Сирка, а кэмп — в холодноватую схему. Лучшая сцена, тут впрочем, старомодно комична — ревнивый магнат смотрит шпионскую пленку, на которой беззвучно перешептываются Льюис Омара и Крус, а рядом с ним специально обученная тетка громким монотонным голосом читает по губам.

Что Альмодовар так долго тянул с собственной версией «8 1/2» — по статусу она полагалась ему еще лет 10 назад, — странно, но в конечном счете неплохо. На всех парах про­скочив тот участок трассы, на котором вслед тебе шипят «самопародия», мастер достиг обетованной земли, где кроме него позволено резвиться, кажется, только Вуди Аллену, — злые голоса туда не долетают, стыд отменен за ненадобностью. Претензий к «Объятиям» можно предъявить не больше, чем, скажем, к юбилейному концерту Кобзона. Сюжет, при других обстоятельствах сгодившийся бы для нуара, снят в сладчайших трансвеститских цветах и без­заботном ритме, напоминающем комедийные передачи канала СТС. По большому счету коллизия с путешествием во времени — единственное, чего не хватает «Объятиям» для полного бесстыдства и счастья.

В прошлом Альмодовар был, как бы это сказать, менее претенциозен, и действовал на территории «я его любила, а он оказался трансвеститом», оттого вся эта мешанина казалась гармоничной и вполне ладной. Но, когда разговор зашел о «я памятник воздвиг себе нерукотворный» и прочих художественных завещаниях, стало понятно, что привычное пространство оказалось каким-то мелким. И опереточные страсти, крутящиеся вокруг слепого режиссера, вызывают скорее ехидный смех, нежели элемент величия, который присущ каждому фильму о фильме. Спасает положение лишь фигура самого Педро, тенью возвышающаяся над фильмом.