Бьютифул

Добрым и веселым нравом режиссер Иньярриту не радовал никогда, а теперь и вовсе углубился в такой мрак, из которого непонятно, как выбираться. Примерно так же вел себя режиссер Ли Дэниэлс, доводивший до крайних степеней унижения толстую неграмотную негритянку в фильме "Сокровище". Причем оба постановщика производят экзекуцию исключительно мастерски с точки зрения построения истории, режиссуры, монтажа и всех прочих примет высокого авторского кинематографа. Видимо, они придерживаются сугубо гуманистического мнения, что раз в год полагается пойти в кинотеатр, чтобы пройти там сеанс очистительной депрессии.

Если бы не гуманистическое изуверство Иньярриту, в котором всегда есть что-то чуть фальшивое, как в навязанной услуге, «Бьютифул» был бы просто поразительным. Улицы, не злые и не добрые, подвалы подпольных фабрик, черные, желтые, белые лица, пустая болтовня – его невероятно цепкая кинематография ловко находит свой способ высказать то, что высказал «Пророк», – красоту и тайну жуткой подчас повседневности. И Иньярриту, и Одиар доходят в таинственности почти до хоррора. Обоим замечательно даются сцены общения с мертвыми. Оба имеют свои представления о святости, грехе и прощении. Непонятно, записывать это в поражение Иньярриту или в победу, но искусство тут таки побеждает гуманизм и социальную ответственность. Потому что, выйдя из кинотеатра, вы будете думать не о страданиях гастарбайтеров, хотя и это не вредно, а просто смотреть на мир, наполненный светом, наполненный смертью и чем-то еще… Да! Именно жизнью.

«Бьютифул», увы, представляет собой попытку порассуждать пословицами на вечные вопросы. Незамысловатая, на этот раз, форма только усугубляет ощущение, что перед нами не изобретательный киномыслитель, а рядовой моралист. Внимать ему не то чтобы скучно, скорее неловко. Да, Бардем – гениальный актер, умирает он здесь по-настоящему, но постоянно, только набрав скорость, упирается лбом в очередной символ смерти. Вот именно, что в символ, потому что о самой смерти Иньярриту так толком и не может ничего сказать. Вместо этого он закольцовывает фильм о смерти притчей о том, что совы перед смертью выплевывают комок пуха. То есть смерть – это очищение? Смерть – это часть жизни? «Не скажу, – многозначительно подмигивает нам режиссер на финальных титрах – но согласитесь, звучит красиво».

Дважды номинированная на «Оскар» лента Иньяритту на поверку вышла испытанием зрительской выносливости. С серьезной миной мексиканец экранизировал тот старый анекдот про чернокожую одноногую лесбиянку-карлика, свалив в общий котел все приходящие на ум социальные язвы: болеющего раком отца-одиночку, подрабатывающего похоронным медиумом, имеющего барыш с рабского труда азиатов и крышующего чернокожих нелегалов. Раскачиваясь с фестивально-неспешной монотонностью, действие только к сороковой минуте нехотя доберется до отметки второго акта и еще на полчаса замрет, раздумывая, стоит ли ему развиваться.

Сам фильм, вроде бы посвященный красоте жизни, неторопливо угасает вслед за своим героем, а длится и вовсе бесконечные 148 минут — в основном за счет выразительных длинных планов. Да, Иньярриту гораздо меньше прежнего играет тут на зрительских чувствах, но когда он все-таки начинает ими манипулировать, то, переходя всякие, даже самим собой установленные рамки, ударяется в ту самую эксплуатацию высокодуховности, за которую его так все и не любят.

Избавив нас от необходимости решать несуществующий ребус о связи всех трагических линий, Иньярриту до предела обнажает свой творческий метод: на невероятном драйве фиксировать, как прекрасные актеры мелодраматически страдают в мире, где если писаешь — то кровью, если покупаешь обогреватель — то кто-нибудь угорит, а если проходишь мимо телевизора — то там обязательно показывают выбросившихся на берег китов. При этом пора уже признать: это не дешевая эксплуатация темы. Называть это мошенничеством — все равно что считать обманщиками негров, торгующих на улице сумками с дорогими лейблами: все обо всем знают, у нас товар — у вас купец. Вот только наличие этого самого купца вызывает с годами все ­больше вопросов.