Не отпускай меня

«Не отпускай меня» — хронологически спрессованный кусочек человеческого существования, экзистенциональное высказывание талантливого романиста, вырисованное не менее талантливым художником, еще одна грустная и сентиментальная сказка о том, что «время разрушает все», но умирать не страшно, если ты успел заполучить от жизни единственное хорошее, что в ней есть. Ну да, все верно: «Не отпускай меня» — фильм о любви, от первого и до последнего кадра.

И писателя Исигуро, и режиссера Романека не особенно интересует этическая сторона клонирования или ответственность общества перед овечкой Долли. То, что любой человек — человек и плохо ни за что ни про что лишать его печени, и так понятно. Тут все несколько тоньше. «Не отпускай меня» — прозрачная метафора любой, самой обыкновенной человеческой жизни. Детство, отрочество, юность, молодые годы, в людях, а потом — хлоп — завершение. Всегда слишком рано. Наверное, картину есть в чем упрекнуть. Метафора в ее основе очень простая и к финалу не становится сложнее. А режиссер Романек отлично знает, что делает, когда твердой рукой заставляет ползала шмыгать носом. И шмыгает ли он при этом носом сам — большой вопрос. Но — вот правда — разве это важно?

Юные герои гуляют по пирсам, улицам, лесам и больничным коридорам, любят друг друга и нежно, безупречно грустят. От смерти не уйдешь, ее не отсрочат ни любовь, ни искусство. Постепенно отберут все счастье, все, чему ты веришь (даже на базовом уровне сердца и печени). И никому из окружающих не будет дела до твоей участи. Мастерство Исигуро заключалось в том, чтобы превратить эти терзания в мелодию — и Марк Романек идеально ее подхватывает: его фильм — прежде всего погружение в расплавленную прозрачную печаль. В глаза великолепных Киры Найтли, Эндрю Гарфилда и Кэри Маллиган. В покорность тому, от чего не уйти, что никогда не отпустит.

Режиссеру Марку Романеку, кажется, даже меньше, чем самому Исигуро, интересно устройство мира, в котором обитают их герои. Автор мощного высказывания про жизнь, которую всегда приходится прожить так, что в финале мучительно больно, сосредотачивается на любовном треугольнике, примирении со смертью и экзистенциальной тоске. За последнюю отвечают скрипки на саундтреке и крупные планы печальной Маллиган на фоне одинаково печальных кирпичных стен, полей и одиноко стоящих деревьев. Маллиган здесь красива той хрупкой красотой викторианских героинь, которых обычно отдают Кире Найтли. Жертвуя вслед за Исигуро возможными этическими и социальными коллизиями, Романек увязает в иллюстративности, превращая каждый кадр почти двухчасового фильма в сентиментальную открытку, а финал в торжество тривиальности.

Этот невыносимо грустный и настолько же живописный и нескончаемый фильм (те места, которые в похожем по сюжету «Острове» Майкла Бэя занимали погони, тут отведены Кире Найтли, ковыляющей с ходунками по длинному больничному коридору) мог бы стать метафорой нашей жизни, да и цивилизации вообще. Но очень трудно думать о неприятном, глядя на парадиз с овечками и английским садом, трудно примерить на себя проблемы людей, живущих словно в непрерывной фэшн-съемке для Dazed в мире, где на улицах почти нет людей, а на обочинах дорог — мусора.

Интригующая завязка перерастает в весьма меланхоличное повествование о потерявшихся в этой жизни людях - простите, клонах. В этот момент всех тех, кто ожидал от фильма очередного экшена в стиле «Острова» Майкла Бэя, ждет разочарование. Ну, а для всех других еще не все потеряно. Фильм поднимает вопросы о принятии своего предназначения, о самопожертвовании, о быстротечности жизни, об использовании своего шанса и неоткладывании жизни на потом... Но вот незадача, обычный для подобных фильмов посыл, что клоны - тоже люди, работает здесь с точностью до наоборот. Наблюдая за безвольностью выращенной «на убой» троицы, удивляешься, как можно спокойно ждать, пока тебе вырежут легкое или вынут глазик, ну, или, на худой конец, уведут единственную любовь.

Да, бесспорно, осмысление человеком своей неизбежной смерти, конечности земного существования – богатая тема для киноисследований. Но герои должны находиться в безапелляционных условиях, как и мы с вами. А Исигуро-Романек дают своим персонажам, с одной стороны, карт-бланш – им все известно (и не абстрактно, а вплоть до конкретной даты рокового «изъятия»), другой дороги нет – делай что хочешь, но с другой стороны, показывают их спокойными, покорными своей судьбе. Поэтому, наблюдая за трогательной игрой Кэрри Маллиган, почти уместным Эндрю Гарфилдом, и за неуклюжими (как всегда) ужимками Киры Найтли, проникаясь в какие-то моменты их роковой судьбой и личными инициативами, в финале все же больше хочется погрозить авторам и романа, и фильма кулаком, чем утереть им же потенциальные слезы сочувствия героям, попавшим и без того в безвыходный любовный треугольник, да еще и в замкнутом круге бытия.

Великолепные подкупающие актерские работы скрадываются отстраненностью режиссуры. В увлечении несущественными деталями, сценами трансплантации, умышленном затягивании планов, монотонности и тягучести повествования сквозит фальшь и медицинская циничность. Отчего после фильма про принятие судьбы, где прямым текстом говорится, что Бога нет, и что человеческая душа - это весьма переоцененная вещь, остается ощущение брезгливости, как будто решение этической проблемы клонирования переложили на зрителя, и он сам повелел резать, вынимать и завершать.

Становится ли Кира Найтли мной? Становимся ли мы с Кирой немного лучше, капельку мудрее, чуточку влюбленнее от того, что ее не торопясь разрежут у меня на глазах? Космический, запредельный цинизм в сочетании с не слишком убедительной английской мечтательностью — продиктован ли он лишь описываемой ситуацией или авторы незаметно развивают его как метод? Распахнутые детские глаза, скрипочки на звуковой дорожке, тщательнейшим образом поставленный свет в операционной — относится ли это все лишь к эстетической категории или к этической тоже? Не слишком ли жив режиссер Романек? И не слишком ли мертв его гнусный фильм?